Евгений Москвин - Падение [Сюрреалистический роман]

Высшим непререкаемым благом является счастье.

На первый взгляд, данное положение роднит учение со многими другими (едва ли не со всеми), однако это именно только «на первый взгляд», ибо то, что всегда являлось объектом человеческих стремлений, полностью здесь отрицается. Дело в том, что человек всегда стремился лишь к относительному счастью, счастью, возвышающемуся и довлеющему над страданиями. Абсолютного же счастья, которое позволило бы уничтожить страдания, он не видит и не осознает. Автору, следует раскрыть понятие истинного, максимального счастья. Дело состоит в том, что находится оно в стороне, противоположной той, куда стремится человечество и история его массовой деградации (так мы будем именовать то, что в настоящее время считается великим развитием, НТР и техническим прогрессом).

Стр. 11–12

Как достигнуть человеку абсолютного счастья и совершенства? Ответ вполне очевиден: стать вещью. Однако в силу своих физиологических особенностей человек не может не испытывать эмоций. Не может он и начать думать так, как делают это предметы. Именно поэтому существует только один вариант достижения цели — смерть. Труп автоматически приобретает статус предмета. К сожалению, в настоящее время человек, сводящий счеты с жизнью, не является примером для всех остальных. Деградация общества имеет слишком крупные масштабы, в результате и убийство им порицается. Вывод из всего этого очень прост — человечество необходимо умертвить постепенно. Раскроем эту мысль. В свете Нового замысла перед каждым из тех, кто не захочет умирать сразу, должен быть поставлен выбор одного из двух путей. Первый — более сложный и заведомо достижимый только лишь наполовину — это есть стремление к миру предметов. Следует отметить, что мир предметов отличается, прежде всего, отсутствием всех потребностей, присущих человеку. Так как человек, в свою очередь, абстрагироваться от этих потребностей не может (в силу своих физиологических особенностей), ему приходится рассчитывать только на подражание предметам (с разной степенью эффективности). Американский ученый Маслоу разделил человеческие потребности на пять категорий. Самыми первыми и необходимыми являются физиологические. Удовлетворив их, человек переходит к дальнейшим. Автор сего учения соглашается с данной классификацией, но все остальные положения, (связанные преимущественно с прогрессом человечества), вызывают у него жесткое неприятие. Классификация Маслоу упоминается здесь в следующих целях: любой человек может абстрагироваться от дальнейших категорий, выделенных американским ученым, то есть отказаться от достижения «более высоких» потребностей. Не исключением здесь является и потребность в общении, ибо, как уже говорилось, оно никоим образом не похоже на то, которое существует в мире предметов, так называемое телепатическое. <…>

Человеку следует меньше двигаться, меньше размышлять и стараться не общаться с окружающими. Естественно, половые контакты должны быть строго запрещены, так как это может привести к появлению новых людей. Человек должен слушать предметы, пытаться ощутить их телепатическое общение и возможно даже научиться ему при жизни. Индивидам, которые выберут этот путь, но не будут справляться с выполнением необходимых требований, рекомендуется удалить некоторые участки мозговых полушарий. <…>

Мир вещей действительно наделен неким телепатическим компонентом, с помощью которого они общаются друг с другом. Описание этого процесса общения читателю следует смотреть ниже. <…>

Второй путь — это так называемое счастье в малом. Действительно, человеку до времени своей естественной смерти было бы достаточно достигнуть уровня животного мира и на этом остановиться.

Человечество до сих пор наивно полагает, будто животные находятся на более низкой ступени развития; «пасть до уровня животного» — крайнее осуждение какого–либо «неблаговидного» поступка, порицание, господствующее в обществе людей. Это невероятная, бессмысленная и вздорная позиция. От нее человеку следует немедленно отказаться, если он желает хоть немного приблизиться к великому счастью и благу. Если он избрал второй путь, поведение животного должно стать для него эталоном. Между тем, вся флора и фауна, которая нас окружает должна быть уничтожена, по крайней мере, на 99 %, ибо задача человека состоит еще и в том, чтобы оказать помощь животному миру в достижении совершенного состояния, т. е. в переходе от ранга 2 к рангу 4. Оставшийся один процент послужит примером для тех людей, которые изберут второй путь.

В том случае, если какой–то человек не захочет выбрать ни первый, ни второй путь, его следует немедленно умертвить.

Стр. 26

…Важным аспектом представляется мне правильное понимание того, почему вообще появился человек. Ответ на этот вопрос однозначным быть не может. Однако полезно сделать ряд предположений. Во–первых, присутствие человека, по справедливости, не имело только лишь негативные результаты — своей деятельностью он разнообразил мир вещей, создал предметы, которых в природе до этого не существовало и до сих пор не существует на других планетах. Стало быть, вот оно, логичное предположение — человека сотворил сам мир вещей, чтобы он действовал ему в услужение и разнообразил его. Человек наказан тем, что он человек, и ему необходимо избавиться от этого наказания, то есть умереть. В данный момент мир вещей настроен против него, в том смысле, что вещи, возможно, даже желают того, чтобы технический прогресс продолжался, ибо это поможет им дальше разнообразить себя.

Нам необходимо остановить это. Остановить своей смертью (а не восставать против предметов), вступить в их ряды.

Я зашел к Агафонову на следующее утро. Когда он открыл мне, в левой руке его виднелся небольшой прозрачный пакет с кормом для канареек, а в комнате слышались радостное птичье повизгивание и короткие взмахи пушистых крыльев.

— Вы прочитали?

Старик хитро прищурился.

— Рад видеть вас снова, — и тут же лицо его стало очень серьезным, — я тут кое–чта приготовил… несколько фотографий, которые вас заинтересуют.

— Это имеет отношение к нашему вчерашнему разговору?

— Конечна. Проходите в комнату.

— Но вы же прочитали мое учение? — не отставал я.

— Да, и мы скоро это обсудим, — ответил он и глазом не моргнув, — а сейчас я хочу показать вам фотографии.

— Что за фотографии? — нетерпеливо осведомился я.

— Фронтовые.

— А-а, — протянул я неопределенно.

— Я ведь воевал. В Великой отечественной. Проходите… Так–так, вы апять не снимаете плащ.

Я ухмыльнулся:

— Вчера вы не обратили на это никакого внимания… На этих фотографиях… ваши друзья?

— Не толька, — он склонился над клеткой. Канарейки радостно и нетерпеливо защебетали, — но в основном — да. Просто я хочу, чтобы вы поняли, почему я делал то, чта делал.

Я сел.

— А что вы делали?

— Любая война — это убийство. И каждый делает на ней одна и та же — убивает. Только одни убивают за убеждения, которые навязало им государство, а иные, и здесь я уже говорю конкретно про себя, — за свои убеждения.

— И каковы же были ваши?

— Вы действительна хотите эта знать?

— Ну да.

— Извольте посмотреть несколька фото. Сейчас вы все поймете.

Агафонов подошел к кровати и откинул подушку. Под ней лежал небольшой фотоальбом.

— Вот, вазьмите. Что там, на первом развороте?

— Фотография солдат.

— Да–да. Это снято, когда наш взвод остановился близ Берлина. Я второй слева. А вот еще одно фото. Этот парень — официант из одной забегаловки, где мы часто любили проводить время и выпивать.

Я поднял взгляд на старика.

— И что же? — мое лицо приняло скучающее выражение.

— Я хочу рассказать вам одну историю. Эта, можно сказать, история моей жизни. Мне было 12 лет, когда моя мать умерла ат рака. Отец притащился на ее похороны в стельку пьяный — он уже тогда пил беспробудно, месяцами. Я никогда не забуду его, стоящего в дверях часовенки, где проходили похороны, с бутылкой водки в руках. Он кричал, ругался, перемежая свою непотребную брань молитвенными словами. А потом прошел на середину помещения, встал на колени перед священником и сказал… чта любил мою мать, но даже это никогда не поможет избавиться ему от того, с чем и она, пытаясь изменить его, так долго боролась. Боролась, пока не умерла. Он слишком увяз в этой терпкой болотной тине. А я тоже кричал, кричал и плакал, захлебываясь слезами. Я помнил, как он бил мою мать каждый раз, когда приходил домой в таком же состоянии, в каком был сейчас. И никогда не слышал я от него доселе ни слова а любви к ней.